Неточные совпадения
— Звонят. Выходит девушка, они дают письмо и уверяют девушку, что оба так влюблены, что сейчас умрут тут у двери. Девушка в недоумении ведет переговоры. Вдруг является господин с бакенбардами колбасиками, красный, как рак, объявляет, что в доме никого не живет, кроме его
жены, и
выгоняет обоих.
Он вспомнил, что в каком-то английском романе герой, добродушный человек, зная, что
жена изменяет ему, вот так же сидел пред камином, разгребая угли кочергой, и мучился, представляя, как стыдно, неловко будет ему, когда придет
жена, и как трудно будет скрыть от нее, что он все знает, но, когда
жена, счастливая, пришла, он
выгнал ее.
Выгнала же его формально от себя за то, что тот предложил ей прямо стать его
женой ввиду близкого предполагаемого второго удара мужа.
Шел разговор о богатстве, и Катерине Васильевне показалось, что Соловцов слишком занят мыслями о богатстве; шел разговор о женщинах, — ей показалось, что Соловцов говорит о них слишком легко; шел разговор о семейной жизни, — она напрасно усиливалась
выгнать из мысли впечатление, что, может быть,
жене было бы холодно и тяжело жить с таким мужем.
Дед, взявши за руку потихоньку, разбудил ее: «Здравствуй,
жена! здорова ли ты?» Та долго смотрела, выпуча глаза, и, наконец, уже узнала деда и рассказала, как ей снилось, что печь ездила по хате,
выгоняя вон лопатою горшки, лоханки, и черт знает что еще такое.
Приехал он еще в молодости в деревню на побывку к
жене, привез гостинцев.
Жена жила в хате одна и кормила небольшого поросенка. На несчастье, когда муж постучался, у
жены в гостях был любовник. Испугалась, спрятала она под печку любовника, впустила мужа и не знает, как быть. Тогда она отворила дверь,
выгнала поросенка в сени, из сеней на улицу да и закричала мужу...
Чуть свет являлись на толкучку торговки, барахольщики первой категории и скупщики из «Шилова дома», а из желающих продать — столичная беднота: лишившиеся места чиновники приносили последнюю шинелишку с собачьим воротником, бедный студент продавал сюртук, чтобы заплатить за угол, из которого его
гонят на улицу, голодная мать, продающая одеяльце и подушку своего ребенка, и
жена обанкротившегося купца, когда-то богатая, боязливо предлагала самовар, чтобы купить еду сидящему в долговом отделении мужу.
— Не ври… Ведь ты знаешь, что твоя
жена меня
выгнала вон из дому и еще намекнула, за кого она меня считает.
Он думал о том, как
жена выгнала его из дому; он представлял себе положение Лизы, закрывал глаза и закидывал руки за голову.
Не желая, чтобы его старший брат женился на Кузьминой, тетке его
жены Жозефины Брашман, А. Муравьев грубо
выгнал К. из дому.
Наконец все разрешилось: в одно прелестное утро все имение Полиньки описали в удовлетворение кредиторов, представивших векселя Калистратова с поручительною подписью его
жены. Полинька сознала свою подпись, долги мужа превышали ее состояние, и ее
выгнали из ее имения.
Сочинение это произвело, как и надо ожидать, страшное действие… Инспектор-учитель показал его директору; тот —
жене;
жена велела
выгнать Павла из гимназии. Директор, очень добрый в сущности человек, поручил это исполнить зятю. Тот, собрав совет учителей и бледный, с дрожащими руками, прочел ареопагу [Ареопаг — высший уголовный суд в древних Афинах, в котором заседали высшие сановники.] злокачественное сочинение; учителя, которые были помоложе, потупили головы, а отец Никита произнес, хохоча себе под нос...
— Что мне делать с Александром? — сказал он
жене. — Он там у меня разревелся и меня
выгнал; я совсем измучился с ним.
Догадавшись, что сглупил свыше меры, — рассвирепел до ярости и закричал, что «не позволит отвергать бога»; что он разгонит ее «беспардонный салон без веры»; что градоначальник даже обязан верить в бога, «а стало быть, и
жена его»; что молодых людей он не потерпит; что «вам, вам, сударыня, следовало бы из собственного достоинства позаботиться о муже и стоять за его ум, даже если б он был и с плохими способностями (а я вовсе не с плохими способностями!), а между тем вы-то и есть причина, что все меня здесь презирают, вы-то их всех и настроили!..» Он кричал, что женский вопрос уничтожит, что душок этот выкурит, что нелепый праздник по подписке для гувернанток (черт их дери!) он завтра же запретит и разгонит; что первую встретившуюся гувернантку он завтра же утром
выгонит из губернии «с казаком-с!».
Теперь ее
гонят отсюда, а тогда она твоя
жена, моя родная племянница, — не прогонят.
Еще попрежнему, после жестокой, буранной зимы, отощалые, исхудалые, как зимние мухи, башкирцы с первым весенним теплом, с первым подножным кормом
выгоняют на привольные места наполовину передохшие от голода табуны и стада свои, перетаскиваясь и сами за ними с
женами и детьми…
Бабука Улитка,
жена хорунжего и школьного учителя, так же как и другие, вышла к воротам своего двора и ожидает скотину, которую по улице
гонит ее девка Марьянка.
Карпу Кондратьичу иногда приходило в голову, что
жена его напрасно
гонит бедную девушку, он пробовал даже заговаривать с нею об этом издалека; но как только речь подходила к большей определительности, он чувствовал такой ужас, что не находил в себе силы преодолеть его, и отправлялся поскорее на гумно, где за минутный страх вознаграждал себя долгим страхом, внушаемым всем вассалам.
Это вот с
женою Доримедонта Рогожина так было, а Прасковья Ивановна была настоящая крестьянка, и про нее и песенка сложена: «Вечор поздно из лесочка я коров домой
гнала», а что графиня Прасковья, помимо своей неоцененной красоты, умна, добра и благородна душою, а через то всякого уважения достойна — это правда.
— С тем, чтоб и к вам
жена ваша приехала и
выгнала меня?..
(К
жене).
Гони девок-то вон!
Коршунов. За что их
гнать! Кто ж девушек
гонит… Хе, хе, хе… Они попоют, а мы послушаем, да посмотрим на них, да еще денег дадим, а не то что
гнать. Гордей Карпыч. Как тебе угодно, Африкан Савич! Мне только конфузно перед тобою! Но ты не заключай из этого про наше необразование — вот все
жена. Никак не могу вбить ей в голову. (К
жене.) Сколько раз говорил я тебе: хочешь сделать у себя вечер, позови музыкантов, чтобы это было по всей форме. Кажется, тебе ни в чем отказу нет.
Любим Карпыч. Послушайте, люди добрые! Обижают Любима Торцова,
гонят вон. А чем я не гость? За что меня
гонят? Я не чисто одет, так у меня на совести чисто. Я не Коршунов: я бедных не грабил, чужого веку не заедал,
жены ревностию не замучил… Меня
гонят, а он первый гость, его в передний угол сажают. Что ж, ничего, ему другую
жену дадут: брат за него дочь отдает! Ха, ха, ха! (Хохочет трагически.)
Выгонял ли кто управляющего за пьянство и плутовство, спасалась ли
жена от жестокосердого мужа, отказывала ли какая-нибудь дама молоденькой гувернантке за то, что ту почтил особенным вниманием супруг, — всех принимала к себе Санич и держала при себе, покуда судьба несчастных жертв не устраивалась.
Краснов. Не
гнать же мне сестру для него! Стало быть, и разговору нет. Я его еще и в глаза не видал, какой он такой; а это по крайней мере родня. А впрочем, наши недолго засидятся. (
Жене.) Садитесь, наливайте чай! Братец, сестрица, пожалуйте! По чашечке-с!
И это, может быть, тем хуже, что я был совершенно трезв, когда обидел и
выгнал мою
жену и тещу…
— Да так, разные слова, самые обидные, и все по-русски, а потом стал швырять вещи и стулья и начал кричать: «вон, вон из дома — вы мне не по ндраву!» и, наконец, прибил и
жену и баронессу и,
выгнав их вон из квартиры, выкинул им в окна подушки, и одеяла, и детскую колыбель, а сам с старшими мальчиками заперся и плачет над ними.
Булычов. Не рычи! Я же просто говорю, не казенными молитвами, а человечьими словами. Вот — Глафире ты сказала: скоро ее
выгонят. Стало быть, веришь: скоро умру. Это — зачем же? Васька Достигаев на девять лет старше меня и намного жуликоватее, а здоров и будет жить.
Жена у него — первый сорт. Конечно, я — грешник, людей обижал и вообще… всячески грешник. Ну — все друг друга обижают, иначе нельзя, такая жизнь.
Он прибавил тринадцать тысяч жердей? Пусть так! Пусть он нарубил только шестнадцать тысяч. А разве этого мало? И притом, две тысячи он рубил, когда у него была больна первая его
жена… И у него было тяжело на сердце, и он хотел сидеть у своей старухи, а нужда его
гнала в тайгу… И в тайге он плакал, и слезы мерзли у него на ресницах, и от горя холод проникал до самого сердца… А он рубил!
Петр (пьет). Смеяться надо мной! Нет, шалишь!.. Не позволю! Будет с меня, посмеялись,
выгнали, а я здесь дома… Нет, погоди! Я им не дурак достался!.. Весь дом на ноги подниму! Ты мне тетка, а ты меня не трожь, а то… ух!.. Не дыши передо мной, не огорчай меня! (Пьет.) Говори правду: ходила
жена со двора? (Молчание.) Говори! Я тебя спрашиваю — говори!
«Что ж делать, говаривал, какая ни на есть
жена, а все-таки Богом дана, нельзя ж ее из дому
гнать».
Тверские гимназисты торжественно
выгнали из общественного собрания даму, несмотря на то, что у нее имелся входной билет, за то только, что она была…
жена капельмейстера. Тверские гимназисты имели мужество издеваться над смущением и слезами этой женщины.
— Конфузиться, матушка, нечего! — полушутя и полу-внушительно заметил ей Полояров. — Это в тебе пошлый предрассудок конфузится, а ты его по сусолам, по сусолам предрассудок-то этот!..
Гони его, стервеца! Надо ж было отрекомендоваться и привести в ясность, что ты моя натуральная
жена. Что ж такое! Святое дело!
— Так ты за
жену, против друга?… Ты должен ей в зубы дать за то, что она смеет
гнать твоего гостя вон.
— Фью-фью-фью-фью! — Ляхов засвистал и насмешливо оглядел обеих. — Слышишь, Андрей, как твоя
жена выгоняет твоего друга?
Давным-давно
выгнала бы она эту дрянную смутьянку, если б не глупый гонор брата. Видите ли, он, у смертного одра
жены, обещал ей обеспечить старость Саниной няньки… Так ведь он тогда верил в любовь и непорочность своей возлюбленной супруги… А потом? Голова-то и у братца не далеко ушла от головы его мнимой дочки; и сколько раз Павла Захаровна язвила самое себя вопросом: с какой стати она, умница, положила всю свою жизнь на возню с такой тупицей, как ее братец, Иван Захарыч?
Ему стало стыдно. Люди подумают, что у него с
женой вышла история, что его
выгнали.
Другие враги Бестужева, Шуваловы и Воронцов, держались благодаря своим
женам, но трепетали перед всемогущим канцлером. Великий князь, о котором Бестужев отзывался с величайшим презрением, лишенный своей голштинской свиты, которую канцлер
выгнал без всяких церемоний из России, и великая княгиня, на которую он смотрел как на малозначащую девочку, окруженные соглядатаями, не могли ни двинуться, ни вымолвить слова без его ведома.
Ты сделал дурно, женщина без тебя осталась бы добродетельною супругой и уважаемой матерью. Если муж
выгоняет свою
жену по заслугам, то на тебе, разрушителе своего собственного семейства, лежит обязанность принять эту женщину и обеспечить ее существование.
— Нет, это нечестно, я должна вам все высказать, я освобождаю вас от вашего слова, не
гоните ту, другую… Я все равно не могу быть вашей
женой… Я буду ею только для света… — заспешила она.
Ее дочь —
жена этого негодяя, которого она
выгнала от себя!
— Люблю?.. — с иронической улыбкой повторила она уже более мягким тоном. — Люблю?.. А где же вы были до сих пор? Почему вы не бросились на поиски любимой вами женщины, как только что вернулись из-за границы, узнав, что ваша матушка с позором
выгнала за ворота вашу
жену перед людьми и перед Богом, как вы называли меня когда-то?..
Она позировала перед ним стоя и, утомясь, отдыхала на широкой оттоманке, а он переносил ее девственные черты на полотно и нечто занес нечаянно в свое сердце, начавшее
гнать кровь в присутствии
жены друга с увеличенною силой.